Новая цифровая архитектура суда уже не сводится к добавлению видеосвязи к старому процессу. Она меняет саму ткань правосудия, как формируется впечатление о свидетеле, как обеспечивается состязательность, на какой инфраструктуре держится доверие к приговору. Ошибка многих реформ в том, что онлайн-заседание мыслится как нейтральная замена очного. На деле это иная среда со своими рисками, которые необходимо нейтрализовать нормами и инфраструктурой, иначе цифровая эффективность подменит справедливость. Цифровизация судопроизводства, ускоренная пандемией и последующими реформами, превратила удаленное правосудие из временной меры в постоянный элемент судебной системы.
Ключ к корректному внедрению — вернуться к первопринципам. Право на справедливое и публичное разбирательство, личное участие и эффективную защиту — это не порядок действий, а функциональные гарантии. Их можно обеспечить и в онлайне, но только если каждый элемент процесса получает цифровой эквивалент достаточного качества. Личное участие означает не просто присутствие в кадре, а возможность быть услышанным судом и влиять на исход; публичность — не трансляцию в социальные сети, а контролируемую открытость с учетом защиты частной жизни и тайны следствия; равенство сторон — не одинаковую ссылку на конференцию, а сопоставимый доступ к технике, защищенным каналам и консультациям адвоката.
Удаленное правосудие должно отвечать тем же стандартам, что и традиционное: личное участие, равенство сторон, гласность, право на защиту. Эти принципы закреплены в ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах и ст. 6 Европейской конвенции о защите прав человека. Однако практика показывает, что в цифровой среде каждое из этих прав нуждается в новом механизме защиты.
Онлайн формирует особую «эпистемику» суда — то, как судья воспринимает знание о фактах. Экран обрезает невербальные сигналы и контекст: задержку реакции, настороженность, динамику в зале. В офлайне судья чувствует плотность момента — напряжение при признании, реакцию стороны на уточняющий вопрос. В онлайне часть этой плотности растворяется. Это не аргумент против дистанционного формата, но требование компенсаторных механизмов, более медленного темпа допроса, обязательных проверочных вопросов, регламентированных пауз для связи адвокат—подзащитный, протокольной фиксации сбоев и их влияния на показания. Если камера зависает в кульминации перекрестного допроса, суд должен не «идти дальше», а восстановить контекст, то есть перезадать блок, пояснить в протоколе, что именно не попало в запись, и предоставить стороне право повторить вопрос.
Один из самых громких примеров, дело в Сингапуре в 2020 году, когда суд вынес смертный приговор через платформу Zoom. Это решение вызвало резкую реакцию правозащитников: как можно решать вопрос жизни и смерти онлайн? После этого Верховный суд Сингапура изменил порядок, установив, что по делам, где затрагивается свобода человека, заседания должны проходить только очно. Эта история показала, насколько важно не подменять справедливость скоростью и удобством.
Самая уязвимая зона — конфиденциальность защитника и клиента. Комнаты ожидания в видеосервисах не эквивалентны адвокатской тайне. Необходимы гарантированные защищённые слоты связи, а именно выделенные каналы end-to-end внутри национальной судебной платформы, аппаратные ключи доступа, журналы аудита на стороне суда, а не коммерческого облака. Если подобной инфраструктуры нет, перед нами не онлайн-суд, а делегирование суверенных функций стороннему провайдеру. Тогда страдает не только тайна коммуникации, но и допустимость доказательств, кто контролировал трафик, где хранится запись, кто и когда имел к ней доступ — это уже вопросы цепочки хранения (chain of custody) в цифровом виде.
Неравенство сторон в онлайне редко демонстративно, но действует исподволь. Один участник подключается с ноутбука и стабильного широкополосного канала, другой — с телефона, деля комнату с родственниками. Формально оба присутствуют, но материально равенства нет. Здесь необходим «процессуальный тест доступа», до заседания служба суда проверяет техническую готовность сторон, предлагает оборудование или помещение суда/адвокатской палаты, переносит слушание, если обеспечить сопоставимые условия невозможно. Экономия времени не может перевесить право быть услышанным в сопоставимых условиях. И наоборот если стороны равны по ресурсам и согласны на дистанционный формат, онлайн экономит транзакционные издержки без ущерба гарантиям.
Законодательные рамки должны описывать не лозунги цифровизации, а конкретные операционные параметры.
Во-первых, требование «осмысленного согласия» на онлайн-участие в тех категориях дел, где личная явка критична (уголовные процессы, дела о высылке, дела с уязвимыми участниками). Отказ не должен влечь негативных последствий.
Во-вторых, технические стандарты, сертификация платформы, локальное хранение записей в государственных дата-центрах, end-to-end-шифрование, двухфакторная аутентификация с привязкой к удостоверению личности, криптографическая отметка времени для каждой записи.
В-третьих, процессуальная реакция на сбои, обязанность при существенном техническом препятствии приостанавливать рассмотрение, исключать из оценки фрагменты, качество которых объективно скомпрометировано, и предоставлять стороне возможность восполнить процессуальные действия.
В-четвертых, регламент публичности по умолчанию, открытость реализуется через ограниченный доступ в виртуальную галерею с модерацией, запретом несанкционированной записи и санкциями за ее распространение, а не через масштабные публичные стримы, превращающие слушание в медийный объект.
В Узбекистане дистанционное участие в судебных заседаниях закреплено на законодательном уровне. После принятия Закона Республики Узбекистан «О внесении изменений и дополнений в некоторые законодательные акты Республики Узбекистан в связи с созданием для населения более благоприятных условий для дистанционного участия в судебных разбирательствах» были изменены Гражданский процессуальный кодекс, Уголовно-процессуальный кодекс, Кодекс об административном судопроизводстве и Закон «О судах». Поправки уточнили порядок участия сторон по видеосвязи, определили обязанности суда по проверке личности участников, обеспечению технической связи и ведению аудио- и видео протокола заседания. Закреплено право сторон направлять ходатайство о дистанционном участии, а решение принимается судом с учетом характера дела и возможности соблюдения процессуальных гарантий. Видеозаписи заседаний подлежат хранению в государственных информационных системах. При этом нормы носят в основном процедурный характер и не раскрывают механизмы реагирования на технические сбои, порядок фиксации нарушений связи или степень ответственности за утрату данных. Законодательное регулирование дистанционного участия расширилось, однако вопросы защиты конфиденциальной информации, равного доступа к техническим средствам и обеспечения адвокатской тайны остаются нерешенными и требуют отдельного правового урегулирования.
Отдельного внимания заслуживает алгоритмический контур цифрового суда. Как только процесс уходит на платформу, алгоритмы начинают принимать микро-решения: кто попадает в зал, кого отключить как шум, как автофокус выбирает говорящего. Например, функция автоматического приглушения микрофона в Zoom или автофокус Microsoft Teams может влиять на процесс восприятия доказательств. Эти, на вид, технические параметры влияют на восприятие судьи и сторон. Поэтому дизайн интерфейса — предмет правовой оценки. Например, автоприглушение микрофона свидетеля при перекрывающей реплике может лишить сторону возможности реакции; автоматический «подъем руки» не равен праву возражать. Эти функции должны быть либо отключаемыми, либо регламентированными, а их логи — доступны для аудита и обжалования.
Если смотреть на законодательство шире, Узбекистан пока идет по пути автоматизации, но не трансформации. Мы научились передавать документы онлайн, подключаться по видеосвязи и подписывать решения электронной подписью. Но подлинная трансформация начинается тогда, когда право и технология взаимодействуют так, чтобы человек чувствовал себя защищенным, а не зависимым от платформы.
Для этого нужно определить:
Сравнительный опыт подсвечивает принцип: устойчивость цифрового правосудия опирается на государственный контроль над критической инфраструктурой и процессуальные компенсаторы. Там, где заседания возможны только при согласии сторон и по защищенным каналам, снижается риск «процессуального сюрприза». Там, где записи хранятся в государственных архивах данных, возрастает доказательная надежность и предсказуемость обжалования. Там, где государство разворачивает собственные узлы связи и использует сертифицированные клиентские приложения, исчезает зависимость от лицензий и политик коммерческих провайдеров. На этом фоне простое используем Zoom/Teams — временная мера, допустимая лишь как исключение, с обязательными процессуальными предохранителями и последующей миграцией на национальную платформу.
Главное — сместить акцент с удобства на легитимность. Легитимность цифрового приговора не измеряется количеством подключений. Она строится из ответов на скучные, но принципиальные вопросы: можно ли было прервать заседание при сбое и почему это не сделано; где хранится запись и кто имел к ней доступ; была ли у подсудимого приватная связь с защитником; имели ли стороны сопоставимые технические условия; зафиксированы ли в протоколе все цифровые события, влияющие на доказательственную оценку. Если эти ответы прозрачны и проверяемы, онлайн-формат не обесценивает суд, а расширяет его досягаемость. Если нет — мы получаем стрим с атрибутами процесса и эрозией доверия.
Как отмечает доктор юридических наук, профессор Лилия Ачилова, «цифровизация судебной системы должна не просто ускорять процесс, а сохранять его смысл — гарантировать доверие и справедливость. В условиях Узбекистана ключевым вызовом становится не техническая модернизация, а институциональная адаптация: суд должен оставаться пространством человеческого присутствия, даже если оно происходит через экран. В противном случае возникает риск "технологического формализма", когда процедура сохраняется, но исчезает ощущение правосудия».
Удаленное правосудие — не экономия на командировках, а экзамен на способность государства встроить технологии в правовой порядок, не жертвуя ядром гарантий. Принцип прост: сначала право и процедура, затем платформа и интерфейс. Так суд через экран остаётся судом — со всем набором человеческой и юридической защиты, которую он обязан обеспечивать. Следующим шагом должно стать принятие «Этического кодекса цифрового судопроизводства» или технического регламента национальной судебной платформы. Суд остается судом, даже через экран - если за ним все еще чувствуется справедливость, а не только сигнал связи.
Ключ к корректному внедрению — вернуться к первопринципам. Право на справедливое и публичное разбирательство, личное участие и эффективную защиту — это не порядок действий, а функциональные гарантии. Их можно обеспечить и в онлайне, но только если каждый элемент процесса получает цифровой эквивалент достаточного качества. Личное участие означает не просто присутствие в кадре, а возможность быть услышанным судом и влиять на исход; публичность — не трансляцию в социальные сети, а контролируемую открытость с учетом защиты частной жизни и тайны следствия; равенство сторон — не одинаковую ссылку на конференцию, а сопоставимый доступ к технике, защищенным каналам и консультациям адвоката.
Удаленное правосудие должно отвечать тем же стандартам, что и традиционное: личное участие, равенство сторон, гласность, право на защиту. Эти принципы закреплены в ст. 14 Международного пакта о гражданских и политических правах и ст. 6 Европейской конвенции о защите прав человека. Однако практика показывает, что в цифровой среде каждое из этих прав нуждается в новом механизме защиты.
Онлайн формирует особую «эпистемику» суда — то, как судья воспринимает знание о фактах. Экран обрезает невербальные сигналы и контекст: задержку реакции, настороженность, динамику в зале. В офлайне судья чувствует плотность момента — напряжение при признании, реакцию стороны на уточняющий вопрос. В онлайне часть этой плотности растворяется. Это не аргумент против дистанционного формата, но требование компенсаторных механизмов, более медленного темпа допроса, обязательных проверочных вопросов, регламентированных пауз для связи адвокат—подзащитный, протокольной фиксации сбоев и их влияния на показания. Если камера зависает в кульминации перекрестного допроса, суд должен не «идти дальше», а восстановить контекст, то есть перезадать блок, пояснить в протоколе, что именно не попало в запись, и предоставить стороне право повторить вопрос.
Один из самых громких примеров, дело в Сингапуре в 2020 году, когда суд вынес смертный приговор через платформу Zoom. Это решение вызвало резкую реакцию правозащитников: как можно решать вопрос жизни и смерти онлайн? После этого Верховный суд Сингапура изменил порядок, установив, что по делам, где затрагивается свобода человека, заседания должны проходить только очно. Эта история показала, насколько важно не подменять справедливость скоростью и удобством.
Самая уязвимая зона — конфиденциальность защитника и клиента. Комнаты ожидания в видеосервисах не эквивалентны адвокатской тайне. Необходимы гарантированные защищённые слоты связи, а именно выделенные каналы end-to-end внутри национальной судебной платформы, аппаратные ключи доступа, журналы аудита на стороне суда, а не коммерческого облака. Если подобной инфраструктуры нет, перед нами не онлайн-суд, а делегирование суверенных функций стороннему провайдеру. Тогда страдает не только тайна коммуникации, но и допустимость доказательств, кто контролировал трафик, где хранится запись, кто и когда имел к ней доступ — это уже вопросы цепочки хранения (chain of custody) в цифровом виде.
Неравенство сторон в онлайне редко демонстративно, но действует исподволь. Один участник подключается с ноутбука и стабильного широкополосного канала, другой — с телефона, деля комнату с родственниками. Формально оба присутствуют, но материально равенства нет. Здесь необходим «процессуальный тест доступа», до заседания служба суда проверяет техническую готовность сторон, предлагает оборудование или помещение суда/адвокатской палаты, переносит слушание, если обеспечить сопоставимые условия невозможно. Экономия времени не может перевесить право быть услышанным в сопоставимых условиях. И наоборот если стороны равны по ресурсам и согласны на дистанционный формат, онлайн экономит транзакционные издержки без ущерба гарантиям.
Законодательные рамки должны описывать не лозунги цифровизации, а конкретные операционные параметры.
Во-первых, требование «осмысленного согласия» на онлайн-участие в тех категориях дел, где личная явка критична (уголовные процессы, дела о высылке, дела с уязвимыми участниками). Отказ не должен влечь негативных последствий.
Во-вторых, технические стандарты, сертификация платформы, локальное хранение записей в государственных дата-центрах, end-to-end-шифрование, двухфакторная аутентификация с привязкой к удостоверению личности, криптографическая отметка времени для каждой записи.
В-третьих, процессуальная реакция на сбои, обязанность при существенном техническом препятствии приостанавливать рассмотрение, исключать из оценки фрагменты, качество которых объективно скомпрометировано, и предоставлять стороне возможность восполнить процессуальные действия.
В-четвертых, регламент публичности по умолчанию, открытость реализуется через ограниченный доступ в виртуальную галерею с модерацией, запретом несанкционированной записи и санкциями за ее распространение, а не через масштабные публичные стримы, превращающие слушание в медийный объект.
В Узбекистане дистанционное участие в судебных заседаниях закреплено на законодательном уровне. После принятия Закона Республики Узбекистан «О внесении изменений и дополнений в некоторые законодательные акты Республики Узбекистан в связи с созданием для населения более благоприятных условий для дистанционного участия в судебных разбирательствах» были изменены Гражданский процессуальный кодекс, Уголовно-процессуальный кодекс, Кодекс об административном судопроизводстве и Закон «О судах». Поправки уточнили порядок участия сторон по видеосвязи, определили обязанности суда по проверке личности участников, обеспечению технической связи и ведению аудио- и видео протокола заседания. Закреплено право сторон направлять ходатайство о дистанционном участии, а решение принимается судом с учетом характера дела и возможности соблюдения процессуальных гарантий. Видеозаписи заседаний подлежат хранению в государственных информационных системах. При этом нормы носят в основном процедурный характер и не раскрывают механизмы реагирования на технические сбои, порядок фиксации нарушений связи или степень ответственности за утрату данных. Законодательное регулирование дистанционного участия расширилось, однако вопросы защиты конфиденциальной информации, равного доступа к техническим средствам и обеспечения адвокатской тайны остаются нерешенными и требуют отдельного правового урегулирования.
Отдельного внимания заслуживает алгоритмический контур цифрового суда. Как только процесс уходит на платформу, алгоритмы начинают принимать микро-решения: кто попадает в зал, кого отключить как шум, как автофокус выбирает говорящего. Например, функция автоматического приглушения микрофона в Zoom или автофокус Microsoft Teams может влиять на процесс восприятия доказательств. Эти, на вид, технические параметры влияют на восприятие судьи и сторон. Поэтому дизайн интерфейса — предмет правовой оценки. Например, автоприглушение микрофона свидетеля при перекрывающей реплике может лишить сторону возможности реакции; автоматический «подъем руки» не равен праву возражать. Эти функции должны быть либо отключаемыми, либо регламентированными, а их логи — доступны для аудита и обжалования.
Если смотреть на законодательство шире, Узбекистан пока идет по пути автоматизации, но не трансформации. Мы научились передавать документы онлайн, подключаться по видеосвязи и подписывать решения электронной подписью. Но подлинная трансформация начинается тогда, когда право и технология взаимодействуют так, чтобы человек чувствовал себя защищенным, а не зависимым от платформы.
Для этого нужно определить:
- какие категории дел допустимо рассматривать онлайн, а где личное присутствие обязательно;
- кто несет ответственность за сохранность данных и качество связи;
- как фиксировать сбои и учитывать их влияние на исход дела;
- где и как хранить видеозаписи заседаний;
- каким образом обеспечивается равенство технических условий сторон.
Сравнительный опыт подсвечивает принцип: устойчивость цифрового правосудия опирается на государственный контроль над критической инфраструктурой и процессуальные компенсаторы. Там, где заседания возможны только при согласии сторон и по защищенным каналам, снижается риск «процессуального сюрприза». Там, где записи хранятся в государственных архивах данных, возрастает доказательная надежность и предсказуемость обжалования. Там, где государство разворачивает собственные узлы связи и использует сертифицированные клиентские приложения, исчезает зависимость от лицензий и политик коммерческих провайдеров. На этом фоне простое используем Zoom/Teams — временная мера, допустимая лишь как исключение, с обязательными процессуальными предохранителями и последующей миграцией на национальную платформу.
Главное — сместить акцент с удобства на легитимность. Легитимность цифрового приговора не измеряется количеством подключений. Она строится из ответов на скучные, но принципиальные вопросы: можно ли было прервать заседание при сбое и почему это не сделано; где хранится запись и кто имел к ней доступ; была ли у подсудимого приватная связь с защитником; имели ли стороны сопоставимые технические условия; зафиксированы ли в протоколе все цифровые события, влияющие на доказательственную оценку. Если эти ответы прозрачны и проверяемы, онлайн-формат не обесценивает суд, а расширяет его досягаемость. Если нет — мы получаем стрим с атрибутами процесса и эрозией доверия.
Как отмечает доктор юридических наук, профессор Лилия Ачилова, «цифровизация судебной системы должна не просто ускорять процесс, а сохранять его смысл — гарантировать доверие и справедливость. В условиях Узбекистана ключевым вызовом становится не техническая модернизация, а институциональная адаптация: суд должен оставаться пространством человеческого присутствия, даже если оно происходит через экран. В противном случае возникает риск "технологического формализма", когда процедура сохраняется, но исчезает ощущение правосудия».
Удаленное правосудие — не экономия на командировках, а экзамен на способность государства встроить технологии в правовой порядок, не жертвуя ядром гарантий. Принцип прост: сначала право и процедура, затем платформа и интерфейс. Так суд через экран остаётся судом — со всем набором человеческой и юридической защиты, которую он обязан обеспечивать. Следующим шагом должно стать принятие «Этического кодекса цифрового судопроизводства» или технического регламента национальной судебной платформы. Суд остается судом, даже через экран - если за ним все еще чувствуется справедливость, а не только сигнал связи.
Проект Uzbekistan Digital Rights Media Initiative (UDRMI) реализуется Центром развития современной журналистики (MJDC) в партнёрстве с Legal Policy Research Centre (LPRC) при финансовой поддержке Европейского союза (EU).